Писатель был согласен с мыслью о том, что смертная казнь развращает людей, способствует душевному ожесточению. По свидетельству домашнего доктора Д.П. Маковицкого, Лев Николаевич вслух прочитал страницы про осужденных, убивающих себя, ибо не в силах ждать исполненья смертного приговора. «Иоанникий Алексеевич, — писал Толстой Малиновскому 25 сентября 1910 года, на следующий день после того, как получил его работу, — от души благодарю вас за присылку вашей книги. Я еще не успел внимательно прочесть ее всю, но, уж и пробежав ее, я порадовался, так как увидел все ее большое значение для освобождения нашего общества и народа от того ужасного гипноза злодейства, в котором держит его наше жалкое, невежественное правительство. Книга ваша, как я уверен, благодаря импонирующему массам авторитету науки, главное же — тому чувству негодования против зла, которым она проникнута, будет одним из главных деятелей этого освобождения. Такие книги, как я вчера, шутя, сказал …, могут сделать то, что мне казалось невозможным: помирить меня даже с официальной наукой. Мог ли я поверить 50 лет тому назад, что через полвека у нас в России виселица станет нормальным явлением и „ученые“, „образованные“ люди будут доказывать полезность ее. Но, и как всякое зло неизбежно несет и связанное с ним добро, так и это: не будь этих ужасных последних пореволюционных лет, не было бы и тех горячих выражений негодования против смертной казни, тех и нравственных, и религиозных, и разумных доводов, которые с такой очевидностью показывают преступность и безумие ее, что возвращение к ней же будет невозможно. И среди этих доводов одно из первых мест будет занимать ваша книга. Надеюсь, уверен, что не ошибаюсь теперь».
Тема смертной казни очень волновала Толстого. В мае – июне 1908 года он создал статью «Не могу молчать» — одно из самых ярких своих публицистических выступлений. Это статья-протест против массовых казней, последовавших за поражением первой русской революции. Часто в газетах печатались сведения о казни крестьян, участвовавших в налетах на помещичьи имения. Эти сообщения писатель переживал очень болезненно. Прочитав в «Русских ведомостях» о казни 20 крестьян, он продиктовал в фонограф: «Нет, это невозможно! Нельзя так жить!.. Нельзя и нельзя. Каждый день столько смертных приговоров, столько казней. Нынче пять, завтра семь, нынче двадцать мужиков повешено, двадцать смертей… А в Думе продолжаются разговоры о Финляндии, о приезде королей, и всем кажется, что это так и должно быть…».