Стендаль. «Пармская обитель» *
В разговоре с про­фес­сором Полем Буайе в 1901 году Лев Толстой отме­чает, что больше, чем кто-либо другой, обязан Стен­далю. И поясняет — он научил меня пони­мать войну. «Пере­чтите в „Chartreuse de Parme“ („Пармской обители“) рассказ о битве при Ватерлоо. Кто до него описал войну такою, т. е. такою, какова она есть на самом деле? <…> Потом брат мой, слу­жив­ший на Кав­казе раньше меня, под­твер­дил мне прав­ди­вость стенда­левских опи­саний. Он очень любил войну, но не при­над­лежал к числу тех, кто верит в Арколь­ский мост. „Все это при­красы, — говорил он мне, — а в войне нет при­крас“. Вскоре после этого мне в Крыму уже легко было видеть все это своими гла­зами. Но, повто­ряю вам, все, что я знаю о войне, я прежде всего узнал от Стендаля…» (И.Ф. Наживин. Душа Толстого).
Стендаль. «Пармская обитель»
В разговоре с про­фес­сором Полем Буайе в 1901 году Лев Толстой отме­чает, что больше, чем кто-либо другой, обязан Стен­далю. И поясняет — он научил меня пони­мать войну. «Пере­чтите в „Chartreuse de Parme“ („Пармской обители“) рассказ о битве при Ватерлоо. Кто до него описал войну такою, т. е. такою, какова она есть на самом деле? <…> Потом брат мой, слу­жив­ший на Кав­казе раньше меня, под­твер­дил мне прав­ди­вость стенда­левских опи­саний. Он очень любил войну, но не при­над­лежал к числу тех, кто верит в Арколь­ский мост. „Все это при­красы, — говорил он мне, — а в войне нет при­крас“. Вскоре после этого мне в Крыму уже легко было видеть все это своими гла­зами. Но, повто­ряю вам, все, что я знаю о войне, я прежде всего узнал от Стендаля…» (И.Ф. Наживин. Душа Толстого).
Судя по всему, с рома­нами «Красное и черное» и «Пармская обитель» Толстой позна­ко­мился еще до начала воен­ной службы, найдя в них опору для пре­одо­ления роман­тических канонов в опи­сании военных дей­ствий. Это под­твер­жда­ется и фразой Толстого в письме к жене 1883 г.: «Читаю Stendhal'а: Rouge et Noir („Красное и черное“). Лет 40 тому назад я читал это, и ничего не помню, кроме моего отно­шения к автору: сим­патия за сме­лость, род­ствен­ность, но не­удов­ле­тво­рен­ность. И странно: то же самое чувство теперь, но с ясным соз­на­нием, отчего и почему».

Согласно ис­сле­до­ванию Бориса Эйхен­баума, влияние Стендаля на Льва Тол­стого осо­бенно инте­ресно тем, что оно осно­вано на соз­нании их сход­ства. Стендаль, так же как Толстой, орга­ни­чески связан с XVIII веком. Он раз­лагает дей­ствия своих героев на со­став­ные части, подробно и до мелоч­ности точно разби­рает от­тенки чувств. Его упре­кают в небреж­ностях языка, в труд­ности и за­путан­ности стиля, в чрез­мерной мелоч­ности анализа — то самое, в чем упре­кали и автора «Войны и мира».

Стен­даль мечтал напи­сать трактат по логике, которой должен был слу­жить кодек­сом правил для повседнев­ной жизни. Его днев­ники также напол­нены правилами и фор­мулами, совер­шенно в духе моло­дого Тол­стого. При всей раз­нице натур в обоих наблю­дается то же соче­тание страст­ности с рас­су­доч­ностью, та же противо­речивость и даже то же обожа­ние музыки.

Родство их худо­же­ствен­ных приемов можно увидеть не только в «Се­ва­сто­польских рас­сказах», но и в воен­ных сценах «Войны и мира» — романа, ко­торый Тол­стой начнет писать в 35 лет. Как и Стен­даль, он возьмет ба­таль­ную тему иначе, чем это делалось до него. В центр баталь­ной кар­тины он по­ставит новичка (такого, как Пьер Безухов), который пред­став­ляет себе войну по обычному, «роман­ти­ческому» шаб­лону, и на основе этого пред­став­ле­ния раз­вер­нет свои приемы анализа, нару­шив баталь­ный канон.

* Для иллюстрации используется переплет книги «Прогулки по Риму» Стендаля из яснополянской библиотеки.
Судя по всему, с рома­нами «Красное и черное» и «Пармская обитель» Толстой позна­ко­мился еще до начала воен­ной службы, найдя в них опору для пре­одо­ления роман­тических канонов в опи­сании военных дей­ствий. Это под­твер­жда­ется и фразой Толстого в письме к жене 1883 г.: «Читаю Stendhal'а: Rouge et Noir („Красное и черное“). Лет 40 тому назад я читал это, и ничего не помню, кроме моего отно­шения к автору: сим­патия за сме­лость, род­ствен­ность, но не­удов­ле­тво­рен­ность. И странно: то же самое чувство теперь, но с ясным соз­на­нием, отчего и почему».

Согласно ис­сле­до­ванию Бориса Эйхен­баума, влияние Стендаля на Льва Тол­стого осо­бенно инте­ресно тем, что оно осно­вано на соз­нании их сход­ства. Стендаль, так же как Толстой, орга­ни­чески связан с XVIII веком. Он раз­лагает дей­ствия своих героев на со­став­ные части, подробно и до мелоч­ности точно разби­рает от­тенки чувств. Его упре­кают в небреж­ностях языка, в труд­ности и за­путан­ности стиля, в чрез­мерной мелоч­ности анализа — то самое, в чем упре­кали и автора «Войны и мира».

Стен­даль мечтал напи­сать трактат по логике, которой должен был слу­жить кодек­сом правил для повседнев­ной жизни. Его днев­ники также напол­нены правилами и фор­мулами, совер­шенно в духе моло­дого Тол­стого. При всей раз­нице натур в обоих наблю­дается то же соче­тание страст­ности с рас­су­доч­ностью, та же противо­речивость и даже то же обожа­ние музыки.

Родство их худо­же­ствен­ных приемов можно увидеть не только в «Се­ва­сто­польских рас­сказах», но и в воен­ных сценах «Войны и мира» — романа, ко­торый Тол­стой начнет писать в 35 лет. Как и Стен­даль, он возьмет ба­таль­ную тему иначе, чем это делалось до него. В центр баталь­ной кар­тины он по­ставит новичка (такого, как Пьер Безухов), который пред­став­ляет себе войну по обычному, «роман­ти­ческому» шаб­лону, и на основе этого пред­став­ле­ния раз­вер­нет свои приемы анализа, нару­шив баталь­ный канон.


* Для иллюстрации используется переплет книги «Прогулки по Риму» Стендаля из яснополянской библиотеки.
This site was made on Tilda — a website builder that helps to create a website without any code
Create a website